Джорджо Вазари (1511-1574)
"Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих" (перевод А.И.Венедиктова)

Джорджо Вазари "Автопортрет", 1550, Галерея Уффици, Флоренция, Италия	Обложка первого издания "Жизнеописаний"

"Жизнеописание Андреа Мантеньи мантуанского живописца"

"Сколь великим поощрением таланту может служить награда знает всякий, кто доблестно подвизался на своём поприще и кто хоть сколько-нибудь был за это вознаграждён, ибо в ожидании почестей и наград ни лишения, ни труды, ни усталость - всё нипочём; мало того, талант приобретает от этого с каждым днём всё больше славы и признания. Правда не всегда находится человек, который сумел бы распознать, оценить и вознаградить чей-либо талант так, как признал был талант Андреа Мантеньи, который родился в Мантуанской округе, в семье скромнейшего происхождения и которого, хотя он ребёнком пас стада, судьба и дарование настолько возвысили, что он заслужил звание рыцаря, как о том будет сказано в своём месте(1). Когда он подрос, его отвезли в город и определили по живописной части к Якопо Скварчоне, падуанскому живописцу(2), и этот - как пишет мессер Джироламо Компаньола к мессеру Леонико Тимео, греческому философу(3), в одном своём латинском письме, в котором он сообщает сведения о некотором старинном художнике, служившим падуанским синьорам из дома Каррара, - и этот Якопо ввёл его к себе в дом и вскоре, распознав в нём прекрасное дарование, его усыновил.
Отнюдь не считая себя лучшим живописцем в мире, Скварчоне заставлял его очень много упражняться на слепках, отлитых с античных изваяний, а также на живописных картинах, каковые холсты он выписывал из разных мест, в особенности же из Тосканы и Рима.
Таким образом, при помощи этих, а также и других приёмов Андреа многому научился в своей юности. Немалой помощью и побуждением к науке послужило ему соревнование с другими учениками его приёмного отца и учителя : с болонцем Марко Дзоппо, с Дарио из Тревизо и с падуанцем Никколо Пиццоло. После того как Андреа, которому в то время ещё не исполнилось 17 лет, написал образ главного алтаря в церкви Санта София в Падуе, вещь, которая кажется исполнена старым опытным художником, а не юношей, Якопо Скварчоне получил заказ на роспись капеллы св. Христофора, что в церкви августинских братьев-отшельников в Падуе, и поручил её вышеназванному Никколо Пиццоло и Андреа. Никколо написал в ней бога-отца, восседающего во славе в окружении учителей церкви, и его роспись считалась впоследствии не уступающей по качеству работам Андреа в той же капелле(4). И действительно, если бы Никколо, который сделал мало вещей, но исключительно хорошие, получал столько же радостей от живописи, как от игры оружием, из него вышел бы отличный художник и он бы дольше прожил на этом свете, ибо, находясь всегда при оружии и имея много врагов, он однажды, возвращаясь с работы, подвергся нападению и был предательски убит. Насколько я знаю, от него не осталось других вещей, если не считать ещё одного изображения бога-отца(5) в капелле Урбина Префекта(6).
Итак, Андреа, оставшись один, исполнил в означенной капелле четырёх евангелистов, которых очень хвалили(7). А так как из-за этих и других вещей стали от Андреа ожидать очень многого и надеялись, что у него выйдет то, что и вышло в действительности, венецианский живописец Якопо Беллини, отец Джентиле и Джованни и соперник Скварчоне, решил выдать за Андреа одну из своих дочерей, сестру Джентиле. Когда об этом узнал Скварчоне, он так разгневался на Андреа, что они навсегда остались врагами; и насколько прежде Скварчоне всегда хвалил работы Андреа, настолько он с тех пор всегда стал их открыто осуждать(8); больше же всего он без зазрения совести осуждал живопись Андреа в упомянутой нами капелле св. Христофора, говоря, что это вещи плохие, ибо в них художник подражал античным мраморам, на которых нельзя в совершенстве научиться живописи, так как камни всегда сохраняют свойственную им твёрдость и никогда не имеют мягкой нежности тел и живых предметов, которые гнутся и совершают различные движения; причём он прибавлял, что Андреа гораздо лучше бы исполнил эти фигуры и они были бы более совершенны, если бы он их сделал цвета мрамора, а не такими пёстрыми, ибо вещи эти кажутся неживыми, а скорее похожими на древние мраморные статуи или нечто в этом роде.
Такого рода упрёки ранили душу Андреа, но, с другой стороны, они оказались для него очень полезными, ибо, зная, что Скварчоне был в значительной степени прав, он принялся за изображения живых людей и настолько в этом преуспел, что в одной из картин, которые ему довелось сделать в этой капелле, он показал своё умение извлекать из живых и созданных природой вещей столько же хорошего, сколько и из произведений искусства.
Однако при всём этом Андреа всегда придерживался того мнения, что хорошие античные статуи более совершенны и обладают более прекрасными частями, чем мы это видим в природе, принимая во внимание, что, поскольку он мог судить и поскольку он это наблюдал в статуях, отличные мастера, их создавшие, извлекали из многих живых людей всё совершенство природы, которая очень собирает и сочетает в одном и том же теле всю красоту; что поэтому-то и необходимо заимствовать одну её часть от одного тела, другую - от другого. Помимо всего этого, статуи казались ему более законченными и более точными в передаче мускулов, вен, жил и других деталей, которые природа часто не так ясно обнаруживает, прикрывая некоторые резкости нежностью и мягкостью плоти, не говоря, конечно, о каких-нибудь старческих и измождённых телах, которых, впрочем, художники избегают и по другим причинам. Как можно убедиться, он охотно применял эти взгляды в своих произведениях, в которых действительно видна несколько режущая манера, подчас напоминающая скорее камень, чем живое тело.
Как бы то ни было, Андреа в этой последней истории, которая бесконечно всем понравилась, изобразил Скварчоне в виде нелепой фигуры толстого солдата с копьём и мечом в руках. Точно также он включил туда портреты своих лучших друзей : флорентинца Нофери, сына мессера Паллы Строцци; мессера Джироламо делла Валле, отличнейшего врача; мессера Бонифацио Фудзименига, доктора прав; Николо, ювелира папы Иннокентия VIII, и Бальдассаре да Леччо - всех их он изобразил одетыми в белые вороненые и блестящие доспехи, какие бывают в действительности, и все они написаны поистине в прекрасной манере. Там же он изобразил кавалера мессера Бонрамино, а также некоего венгерского епископа, совершенно чудака, который целыми днями бродяжничал по Риму, а затем по ночам, наподобие скота, забирался на ночлег в стойла. Там же он ещё изобразил Марсилио Паццо в образе палача, отрубающего голову св. Якову(9), а также самого себя(10). В общем произведение это благодаря своим высоким достоинствам приобрело ему величайшее имя.
Кроме того, пока Андреа расписывал эту капеллу, он исполнил образ для алтаря св. Луки в церкви Санта Джустина, а затем написал фреску в арке над вратами церкви Сант Антонио, которую он подписал своим именем(11). В Вероне он исполнил образ для алтаря св. Христофора и св. Антония, а также на углу Пьяцца ди Палья - несколько фигур(12). В церкви Санта Мария ин Органо для монахов ордена Монте Оливето он написал образ для главного алтаря - прекрасную вещь, а также алтарный образ в церкви Сан Дзено(13). Помимо ряда других вещей Мантенья, находясь в Вероне, работал над заказами для различных мест; так он послал одному аббату во Фьезоле, своему другу и родственнику, картину, на которой была полуфигура Мадонны с младенцем в руках и несколькими головами поющих ангелов, исполненных с удивительным изяществом; картина эта находится ныне в библиотеке этого монастыря и всегда слыла как в то время, так и впоследствии редчайшим произведением(14).
А так как во время своего пребывания в Мантуе он был одним из ближайших слуг маркиза Лодовико Гонзаги, этот синьор, который всегда очень ценил таланты Андреа и ему покровительствовал, заказал ему для капеллы мантуанского замка на дереве маленькую картину, на которой Андреа изобразил истории с фигурами небольшими, но прекрасно исполненными. В том же дворце он написал много фигур, в сокращении снизу вверх, заслуживших высокие похвалы, ибо хотя его способ изображения одежд был жестковат и мелочен и вообще его манера была несколько суховатой, каждый предмет тем не менее исполнен с большим искусством и старанием(15).
Для этого же маркиза он написал в одной зале дворца Сан Себастьяно в Мантуе "Триумф Цезаря" - лучшую из когда-либо исполненных им вещей(16). В этом произведении можно видеть как при помощи прекраснейшего размещения композиции в триумфальное шествие включены : красота и роскошь убранства колесницы; человек, который поносит триумфатора; родственники; курения, курильщицы; жертвенные приношения; жрецы; быки, увенчанные для жертвы; пленники и добыча солдат; строй полков и слоны; доспехи снятые с врагов; победные значки; города и крепости, олицетворяемые разными колесницами; бесчисленное количество трофеев на копьях, разного вида шлемы и латы; убранства; украшения и сосуды без конца; в толпе зрителей - женщина, ведущая за руку ребёнка, который занозил себе ногу, плачет и показывает её матери изящным и весьма естественным движением.
Андреа в этом произведении - как я на это мог бы указать и другой связи - прибег к очень красивому и хорошему решению : он поместил уровень, на котором стоят фигуры, выше точки зрения зрителя и поставил ноги их на переднем профиле или линейной плоскости, на которой они стоят, так, что другие фигуры постепенно сокращаются в глубь картины и ноги их скрыты от зрителя согласно правилам перспективы; это касается также доспехов, сосудов и других предметов и украшений, только нижние части которых он показал, закрывая ими верхние. Это же тщательно соблюдал в своё время и Андреа, мастер "Повешенных"(17), в Тайной вечере, находящейся в трапезной церкви Санта Мариа Нуова. Отсюда явствует, что в те времена эти доблестные мужи хитроумно исследовали истинные свойства природных вещей и с великим прилежанием им подражали.
Одним словом, произведение это не могло быть ни более прекрасным, ни лучше исполненным. Поэтому маркиз, если раньше любил Андреа, теперь полюбил его навсегда и осыпал его ещё большими почестями. Мало того, слава Мантеньи настолько разрослась, что папа Иннокентий VIII, услышав о его заслугах в живописи и о прочих его достоинствах, которыми он был чудесно одарён, послал за ним, дабы он наряду со многими другими украсил своей живописью только что выстроенный Бельведер.
Итак, отправившись в Рим, сопутствуемый расположением и рекомендациями маркиза, который для большего почёта произвёл его в рыцари, Андреа был ласково принят первосвященником и тотчас получил заказ на роспись маленькой капеллы в означенном месте. Он исполнил эту работу со старанием и любовью настолько тщательно, что своды и стены производят впечатление скорее миниатюр, чем живописи(18), а самые крупные по размерам фигуры, находящиеся над алтарём и написанные фреской, как и остальные, изображают св. Иоанна, который крестит Спасителя, а вокруг - людей, совлекающих с себя одежды и обнаруживающих свою готовность принять крещение. Среди прочих - один, который, стараясь снять чулок, приставший к потной ноге, выворачивает его наизнанку, прижав его к голени другой ноги с таким трудом и напряжением, что и то и другое ясно выражается на его лице; эта смелая вещь вызвала в то время большое восхищение у тех, кто её видел. Говорят, что папа, так как он был занят многими другими делами, платил Мантенье деньги на так часто, как этого требовала нужда художника, и что поэтому во время работы над этим заказом Андреа в числе нескольких написанных светотенью изображений Добродетелей поместил Скромность. Когда же как-то раз папа пришёл посмотреть работу, он спросил Андреа : что это за фигура? На что Андреа ответил : "Скромность". Первосвященник добавил : "Если ты хочешь, чтобы она была в хорошем обществе, изобрази с ней рядом Терпение". Художник понял, что этим хотел сказать Святой Отец, и больше об этом не заикался. Когда работа была закончена, папа отослал его обратно к герцогу, наградив почётными дарами и своим расположением.
Пока Андреа работал в Риме, он помимо означенной капеллы написал маленькую картину, изображающую Мадонну со спящим младенцем на руках(19); в глубине, занятой горой, он изобразил каменотёсов, которые в пещерах рубят камни для разного рода работ так тонко и с такой тщательностью, что, кажется, невозможно достичь такого совершенства при помощи тонкого кончика кисти; картина эта ныне находится у сиятельнейшего синьора дона Франческо Медичи, герцога флорентинского, который хранит её в числе самых драгоценных своих предметов. В нашей книге, на полулисте королевской бумаги, имеется рисунок Андреа, законченный светотенью, с изображением Юдифи, опускающей голову Олофера в суму своей рабыни-арапки(20); рисунок этот исполнен такой светотенью, которой теперь больше не пользуются, а именно, художник оставил белый фон листа, заменяющий световую силу белили, причём с такой отчётливостью, что на нём вырисовываются растрепавшиеся волосы и другие мелочи с не меньшей ясностью, как если бы они были старательно выведены кистью; почему можно было бы в известном смысле назвать это скорее произведением живописным, чем рисунком на бумаге.
Подобно Поллайоло, Мантенья охотно гравировал на меди; в числе других вещей он этим способом исполнил свои Триумфы, что обратило на себя внимание, ибо лучшего в этом роде никто не видел(21). Среди последних написанных им вещей была картина для Санта Мария делла Витториа, церкви, построенной по замыслу и плану Андреа маркизом Франческо в ознаменование победы, одержанной на реке Таро, когда он предводительствовал венецианскими войсками против французов(22). На этой картине, написанной темперой и помещенной на главном алтаре, изображена Богоматерь с младенцем, сидящая на пьедестале, а внизу - святой Михаил Архангел, святые Анна и Иоаким, которые представляют маркиза, написанного с натуры так, что он кажется живым Мадонне, протягивающей ему руку. Вещь эта, понравившись и доселе нравящаяся всякому, кто её видит, настолько удовлетворила маркиза, что он с величайшей щедростью вознаградил талант и труд Андреа, который благодаря тому, что пользовался признанием начиная с самых первых своих вещей, смог до конца дней своих с честью нести своё рыцарское звание.
Соревновался с Андреа Лоренцо из Лендинары, который в Падуе считался отличным живописцем и который, кроме того, исполнил несколько лепных скульптур в церкви Сант Антонио, а также ряд других живописцев невысоких достоинств(23). Он всегда любил Дарио из Тревизо и Марко Дзоппо, болонца, так как вместе с ними получил воспитание под руководством Скварчоне(24). Упомянутый Марко расписал в Падуе для братьев-миноритов лоджию, которая служит им залой для капитула, а в Пезаро исполнил картину на дереве, которая ныне находится в церкви Сан Джованни Эванжелиста; кроме того, он в одну свою картину включил портрет Гвидобальдо да Монтефельтро, когда он был флорентинским полководцем. Другом Мантеньи был также Стефано, феррарский живописец, который написал немного, но всё толковые вещи; его кисти принадлежит в Падуе роспись арки в соборе Сант Антонио и изображение Богоматери, так называемая Мадонна у пилястра(25).
Возвращаясь к Андреа, нужно сказать, что он выстроил и расписал для себя в Мантуе очень красивый дом, которым он пользовался, пока был в живых. Наконец в 1517 году, в возрасте 66 лет он скончался(26) и был похоронен с почётом в храме Сант Антонио; и на могиле его, над которой помещалось его бронзовое изображение, была напечатана следующая надгробная надпись : "Ты, лицезреющий здесь бронзовый облик Мантеньи, знай : Апеллесу он равен, если не выше его".
Андреа отличался столь благородным и похвальным нравом во всех своих поступках, что память о нём сохранится не только в его отечестве, но и во всём мире; посему он и заслужил быть прославленным Ариосто не менее за свой благороднейший нрав, чем за свою отменную живопись, а именно в начале 33-ой песни, где упоминаются в числе самых знаменитых живописцев своего времени Леонардо, Андреа Мантенья, Джан Беллини.
Мантенья лучше других сумел показать, как можно в живописи передавать сокращение фигуры вверх, что, конечно, было трудным и смелым изображением; равным образом, как уже упоминалось, он охотно резал на меди для получения отпечатков с изображений фигур, что поистине представляет исключительное удобство, благодаря которому весь мир мог увидеть не только Вакханалию, Битву морских чудовищ, Снятие с Креста, Положение во гроб, Воскресение со святыми Андреем и Лонгином - вещи самого Мантеньи, - но также познакомится с манерой всех других когда-либо больших художников(27)".